«Воспоминания о Волыни» Івана Григоровича Кулжинського вперше були опубліковані в історико- літературному журналі «Вестник Западной России», який виходив у Вільно (вид. К. Говорський; 1865–1866, кн. 1-2, стор. 1–12: кн. 6, стор. 125–138).
Іван Григорович Кулжинський (1803–1884) – російський письменник, педагог, громадський діяч. У 1825-29 рр. викладав латину в Ніжинській гімназії вищих наук. Серед його учнів були М.В. Гоголь (1809-1852) – прозаїк, драматург, критик, публіцист, Н.В. Кукольник (1809–1868) – драматург, поет, П.Я. Лукашевич (1809–1887) – фольклорист, В.Г. Любич-Романович (1805-1868) – поет і перекладач, А.М. Мокрицький (1811-1871) – художник, М.Я. Прокопович (1810–1857) – поет, педагог. Під час роботи в гімназії І.Г. Кулжинський писав поетичні твори, які друкував у столичних журналах. 1827 року окремим виданням у Москві вийшла його повість «Малороссийская деревня», яка мала етнографічний характер і була наскрізь ідилічно-сентиментальною. У 1832–1835 рр. І.Г. Кулжинський живе і працює на Волині: спочатку директором гімназії в Луцьку; а з 1834 року, з переведенням гімназії до містечка Клевань, переїздить туди. То був час тотальної русифікації краю після поразки Листопадового Повстання 1830–1831 рр.
Про волинський період життя І. Кулжинський залишив «Воспоминания о Волыни». Саме під час перебування в Луцьку вийшов друком його роман «Федюша Мотовильский» (1833). Русофільські і реакційні тенденції посилюються з кожним новим його твором. Пробувши директором Клеванської гімназії лише рік, І. Кулжинський переїхав на Кавказ, де працював директором Тифліської гімназії і всіх Закавказьких училищ, був інспектором Тифліського жіночого інституту. У 1841–1843 рр. працював інспектором Юридичного ліцею. 1843 року повернувся до Ніжина, вийшов у відставку і присвятив своє життя літературній праці: писав п’єси, повісті, романи, оповідання, вірші, байки, статті тощо. В його прозових творах переважали етнографічні елементи, у віршах – релігійні, у тих і в інших – яскраво виражені русофільські. Аполлон Григор’єв (1822–1864) – поет, літературний і театральний критик, назвав І.Кулжинського «адептом теории мрака». «Воспоминания о Волыни» Івана Григоровича Кулжинського цікаві під кожним поглядом, адже факти, викладені в них, можна сприймати критично, не підтримуючи русофільської позиції автора. Іван Григорович Кулжинський різко негативно ставився як до української мови, вважаючи її «зіпсованою російською», і до діячів української культури Т. Шевченка, М. Костомарова, П. Куліша, Марка Вовчка, так і до польської та її провідників, вважаючи, що Україна, а тим більше Волинь – «издревле русская страна», населена простим російським людом, який «не ополячился, не олатинился и не ожидился».
Текст його спогадів майже повністю присвячений Тадеушу Чацькому (якого, на російський манер, називає «Фаддеем») і критиці його діяльності, яка часто переходить у сарказм, але яка попри сподівання автора, не применшує заслуг великого волинянина, поляка за походженням, вченого зі світовим ім’ям і світовою славою. Фрагменти спогадів І.Г. Кулжинського, які стосуються власне Тадеуша Чацького та його діяльності, подаємо мовою оригіналу.
Иван Кулжинский Воспоминания о Волыни «…После возвращения Волыни в состав единокровной России, сперва иезуиты, потом достойные сподвижники их базилиане и пиары захватили в свои руки все тамошние училища и содержали их на свой счет. В первые годы нынешнего столетия, с открытием в России министерства народного просвещения, явились на Волыни два полонизатора, оба – ополячившиеся потомки русских предков, величайшие фанатики, кн. Адам Чарторижский и Фаддей Чацкий*, которые, перепробовав разные средства к утверждению и распространению польского элемента на Волыни, обеими руками ухватились за народное просвещение, как за самое верное средство пропаганды. Первый из них выхлопотал для себя должность попечителя Виленского учебного, округа и Виленского университета, а последний сочинил для себя место генерального визитатора училищ Киевской, Волынской и Подольской губерний. Таким образом – Белоруссия, Литва, Киев, Волынь и Подолия поступили в просветительное распоряжение двух поляков, которые, как ренегаты, своим фанатическим прозелитизмом удивляли даже родовитых, самых завзятых поляков. Припоминать полезную истину никода не поздно и никогда не может быть неуместно. А потому невольно припоминается басня Крылова о том, как Змея просилась к мужику в няньки для его детей. Благоразумный мужик справедливо решил, что «самая лучшая змея» не годится в наставники для его детей. А у нас, к этому делу, были припущены разом две змеи, за которыми поползло бесчисленное множество других меньших змей, которые все обвились вокруг здорового тела западной России и немилосердно высасывали из него здоровую русскую кровь, отравляя все тело папско-польским ядом. Поляк – попечителем русского университета и руского округа!! Ну, скажите по совести, не одно ли это и то же, что Змея – нянькою детей у мужика?! Поляк – визитатором русскихучилищ! Поляки – директоры и учители школ в России!! После этого нет никакой причины удивлятся тому, что поляки уже два раза имели дерзость затевать мятеж против русского правительства. ** С простонародьем труднее было управиться полонизаторам. Даже пресловутая церковная уния не истребила в простом народе памяти о русском его происхождении, волынский крестьянин всегда называл себя «руським». Для совращения русского простонародья в папизм, Чацкий выдумал так называемые «парафиальные школки». Делалось это следующим образом.
Среди православного села или местечка, имевшего православную церковь, вдруг какой-нибудь пан – поляк или миссионер какого-нибудь латинского просветительного ордена строит латинский костел, и при нем непременно школу. Прихожанами костела состояли сам пан со своим семейством, да оффициалисты его, большею частью ренегаты из русских дворовых людей; а дети этих прислужников были учениками прикостельного приходского училища. Случалось, что дворовый человек, православный русский, не совсем ещё ополячивался, но – как слуга двору – он своих детей должен был посылать учиться уже не к дьячку своей православной церкви, но к «бакаляру» прикостельной школки, и там дети его непременно делались поляками и папистами» [Православные крестьяне, говоря вообще, старались избегать этой опасности для своих детей, но сиротство, бедность и служба при панском дворе нередко увлекали и их в омут польской пропаганды (прим. автора)].» «...Я приехал в Луцк ровно через 20 лет по смерти основателя кременецкого лицея – Чацкого и был свидетелем, как его лицей переезжал в Киев и был там преобразован в университет св. Владимира. На Волыни тогда жива ещё была память о Чацком, и живо было то направление, которое он дал образованию тамошнего дворянства. Отличительный характер этого образования состоял, между прочим, и в надувательном характере торжественных речей, которые там были произносимы при всяком мало-мальски удобном случае. […]
Ещё, сколько помню, очень замечательно было то, что во всех слышанных мною на Волыни польских речах каждый оратор, кстати и некстати, а уж непременно приплетал несколько слов «о благе края и народа» (о dobro Kraiu і narodu), разумея под именем народа исключительно шляхту, а под именем своего края русскую Волынь и проч. Простой народ, т. е. вся масса коренного русского народонаселения, не шел в счет тамошнего народа, но считался рабочими животными, а история, как неоспоримый и неприятный документ о русской национальности этого края, была подскоблена, подчищена и подделана, подобно испорченным фальшивым документам, в пользу польского меньшинства, овладевшего этим русским краем.» «...Ехавши один раз через Олыку, я счел долгом посетить старого латиниста [Алоїзія Осіньського, колишнього професора латинської і польської літератури в Кременецькому ліцеї, польського бібліографа і філолога, члена ордену піарів – Н.П.] Зная, что Осинский, служивши профессором в кременецком лицее, был очень близок к основателю лицея – Фаддею Чацкому, я старался навести разговор на эту замечательную личность. Осинский воспламенился, вынес мне из своего кабинета книгу своего сочинения «O życiu i piśmach Tadeusza Czackiego», подарил мне эту книгу со своею надписью, и всё время, проведенное мною в его доме, уж ни об чем другом не говорил, как только о Чацком. Из рассказов и из книг Осинского я составил себе ясное и определенное понятие об этом человеке, пред которым благоговели поляки, и о котором не могли говорить равнодушно. Не смотря на счастливые умственные способности и разнообразную ученость, Чацкий был прожектер, знаменитый фразер, педант и даже оратор, увлекавший толпу своим красноречием, великий мастер достигать предположенных целей, – но и в выборе целей для своей деятельности, равно как и во все своих проектах, он всегда опаздывал, и – благодаренье Богу – такая несвоевременность действия была причиною, что Чацкий не мог сделать для России столько вреда, сколько хотел и думал. Ежели к кому, так именно к идолу поляков – Фаддею Чацкому нужно отнести известную польскую пословицу: Мудрый лях по шкоде. Ф. Чацкий родился в первый год царствования последнего польского короля Станислава-Августа, – и первые годы его жизни были уже отравлены междоусобием погибшей сомоубийственною смертью Польши.
Во время младенчества отец его, Щенсный Чацкий был схвачен противною политическою партией своих соотечественников и посажен под стражу в м. Бродах, где содержался 7 лет, а потом позволено было ему жить, под караулом, в собственном имении его, в местечке Порицке (Владимирского уезда Волынской губернии). Вот как хорошо и привольно было жить полякам в прославляемое ими, «золотое» время их вольности и неподлеглости! Есть о чем пожалеть и от чего взбунтоваться против нынешнего правительства русского! Надобно быть идиотом, или невеждой, чтобы, не шутя, видеть что-нибудь хорошее в пропавшей Речи Посполитой. Если бы Ф. Чацкий родился по крайней мере не в русской старинной области, не на Волыни, но в коренной Польше, тогда во всех его ораторских речах, и в не менее – ораторских проявлениях общественной деятельности, был бы смысл, – он имел бы какое-нибудь право употреблять постоянно бывшие у него на уме и на языке слова: «наш край», «наш народ»; но на Волыни, в этом издревле – русском крае, со сплошным русским народонаселением, не было ни польского края, ни польского народа: потому что несколько зашедших туда поляков-колонизаторов, да поляков-ренегатов, т.е. ополяченных русских, вовсе не составляли там народа. Следовательно – все усилия Чацкого, на перекор истории и статистике, ополячить этот русский край при всей предприимчивости и деятельности его, сколько ни были в свое время вредны и бесчестны, но – слава Богу – оказались в последствии времени безуспешны!
Воспитателем и наставником Чацкого был иезуит Фаустин Гродзицкий, который развил в нем энергию – стремиться неуклонно, не стесняясь средствами, к предположенной цели. Имея при своем вступлении на службу (1784 г.) только 19 лет от роду, Чацкий через два года после того был уже от скарбовой комиссии Речи Посполитой послан в Молдавию для переговоров с князем Ипсиланти об отпуске соли в Польщу, – потому что соляные копи Велички и Бохнии тогда уже отошли во владение Австрии, – и Польша, пред заслуженным ею уничтожением, не имела уже даже собственной соли. Вероятно, в тогдашней Польше не было уже благонадежного человека из опытных и заслуженных людей для исполнения столь важного поручения, или 20-летней Чацкий успел уже заявить в себе такие способности к общественной службе, что на него, помимо заслуженных людей, возложено было такое поручение: и то и другое, кажется, довольно справедливо. По исполнении своего поручения Чацкий принялся за проекты. Своих собственных денег 10 тысяч червон[ных] злотых он употребил на составление гидрографической карты Польши и Литвы. Все пристани на реках, удобные для сплава и торговли, все таможни и карантины он обозрел лично. Обратив после того свое внимание на состояние ремесел и рукоделий в Польше, Чацкий написал и об этом предмете проект. А как тогда все ремесла в Польше находились в руках евреев, то он представил сейму «проект и о преобразовании жидов». Все эти труды Чацкого составили два огромные тома, писанные собственною его рукой. Надобно обратить внимание, когда всеэто было проектировано Чацким? За два-три года пред вторым разделом в Польше! Опоздал Чацкий со своими проектами: никакими паллиативными средствами политической экономии уже нельзя было вызвать к жизни погибавшую Польшу, от головы до пят пораженную гангреной междоусобий, фанатизма и неурядиц.
Польская отчаянная конституция 3 мая 1791 года была громкой предвозвестницей внутренних междоусобий, приготовивших второй раздел Польши, а Чацкий за семь дней пред этою конституцией (26 апреля 1791 года) подал скарбовой комиссии свой рапорт «о состоянии, в археологическом отношении, осмотренного им города Кракова, и о необходимости поддержать здания Краковского замка, семь веков уже бывшего свидетелем славы Польши!». Польшу раздирают партии; она гибнет от своего междоусобия; в близкой погибели ее уже нельзя было сомневаться; а такой «разумный человек», как Чацкий, занят...археологическими проектами!?! Вскоре после появления конституции 3-го мая, Чацкий подал скарбовой комиссии новый проект – о необходимости сделать генеральное и подробное измерение и размежевание всей Польши, всех её провинций, воеводств и поветов, и потом составить подробную географическую и статистическую карту Польши в отношении военном, экономическом, агрономическом и проч. Измерить всю Польшу и составить ей карту соглашались, по приглашению Чацкого, краковские профессоры Ян Снядецкий и Феликс Радванский; но это дело не состоялось. Только по старанию Чацкого, и на его собственный счет, было измерено, что город Пинск лежит выше поверхности Черного моря на 32°, а выше Балтийского моря на 16°.
Соображая время, в которое Чацкий занимался подобными проектами, невольно приходишь к следующему сравнению: дом со всех сторон объят пламенем и скоро совсем сгорит и развалится, а велемудрые жильцы его ходят вокруг дома с аршином в руках, да измеряют длину и широту горящего дома?! Во время тарговицкой конференции, т.е. почти накануне второго раздела Польши, Чацкий давал отчет, по делам скарбовой комиссии, нарочито назначенным для того лицам. А угадайте, что делал Чацкий во время гродненского сейма, окончательно решившего второй раздел Польши? – «В товариществе многочисленной молодежи слушал лекции в краковской академии и разыскивал по кляшторам сочинения древних польских писателей!». Не правда ли, – самое приличное и удобное время для литературных и учебных занятий?! В таких занятиях Чацкий вдруг, неожиданно, увидел себя подданным русским! – Волынь, его родина, вместе с Подолией и Минскою областью, по приговору гродненского сейма, возвратились в неразрывный состав единоплеменной и единовременной им России. Ксендз Осинский, со свойственным ему польским искусством говорит (стран. 55) [Тут і далі І. Кулжинський вказує сторінки праці Осіньського «O życiu i piśmach Tadeusza Czackiego».– Н.П.], будто все политические преступления Чацкого тогда состояли только в том, что он во время польской революции исправлял должность подскарбия, и будто за одно это его имение было секвестировано.
Чацкий поехал в С.-Петербург, и хотя (проговорился Осинский) там сочли его за якобинца, но имение было возвращено ему, – только с условием, чтобы он в продолжение двух лет продал его и выехал из пределов России. Он уже решался поселиться в Кракове и посвятить себя ученым занятиям в тамошней академии; но – с возшествием на престол императора Павла 1-го дела пошли другим порядком,и – Чацкий не только был совершенно оправдан, но вскоре после того был избран от дворянства Киевской губернии депутатом для присутствия при коронации императора.Во время праздников по этому случаю в Москве, Чацкий, чрез князя Куракина, исходатайствовал для губерний Киевской, Волынской и Подольской следующие высочайшие милости: всеобщую амнистию политическим преступникам-полякам, жившим в этих русских губерниях; перенесение в эти губернии «актов коронной метрики»,или дворянского архива бывшей Речи Посполитой; учреждение «Главного Суда» для этих губерний, подобного тому, какой был учрежден для Литвы; и дозволение выбирать предводителей дворянства и исправников из средыместных дворян. Говоря об этих милостях, кс. Осинский в своей книге делает следующее справедливое замечание(стран.60): «когда, под благодетельным правлением Павла 1, потом Александра 1-го, полякам позволено было употреблять польский язык в присутственных (русских!) местах, на дворянских выборах и в училищах, тогда поляки,отошедшие по разделу под власть других государей, вовсе не имели этого утешения».Но при этом случае невольно бросается в глаза следующая неучтивость поляков (чтоб не сказать хуже),живших на русской земле, которую неучтивость первый Чацкий обнаружил в отношении к русскому правительству– подавши князю Куракину свою просьбу о даровании милостей ...не на русском языке, но на французском! Такому учёному лингвисту-славянину, каким был Чацкий, нельзя было извиняться незнанием родного русского языка; онзнал, что в России все просьбы обыкновенно подаются правительству на русском языке.
Бывши депутатом отне давно возвращенного к России древнего русского края, он должен был просьбу от русского края, к русскому правительству изложить на русском языке; а он – изложил и представил её по-французски!... Немцы сделали лучше нас, – тот час заставивши доставшихся им поляков говорить и писать по-немецки, хотя немецкий язык от польского отстает на неизмеримо большее расстояние, нежели русский. Так, как сделал Чацкий, не сделают люди несчастные и угнетенные, – каким именем безчестно драпируются поляки на русской земле, окруженные всеми благами русской жизни и службы. Впрочем, не сама ли наша русская аристократия своим странным, – чтобы не выразится точнее, – пристрастием к французскому языку подала Чацкому повод оказать такое неуважение к языку русскому? Хотя в этом есть своя доля правды, но министр народного просвещения граф Завадовский и товарищ его М.Н.Муравьев на все французские письма Чацкого отвечали по-русски.Несмотря на такую неделикатность Чацкого, император Павел 1-й пожаловал ему чин тайного советника и предложил место сенатора. Чин принял он, а от сенаторства отказался, под предлогом бедности, хотя всем было известно, что он не был так беден, чтобы не мог прожить в С.-Петербурге на сенаторском месте и содержании; ему просто не хотелось расставаться с Волынью, где он расчищал обширные поля для полонизации русского люда, где он стоял во главе пропаганды.После этого прошло около 6 лет, в течение которых Чацкий не знал, кажется, с чего начать и на чем остановить свою неугомонную деятельность. В письме своем к бывшему польскому королю Станиславу-Августу он торжественно объявил свое намерение быть историографом Польши и продолжать труд Нарушевича; для чего ивыпросил себе у короля драгоценное собрание рукописей, относящихся к истории Польши, стоивших королю (пословам Осинского) более 30 тысяч червон[ных] злотых.
С этою же целью он исходатайствовал себе у папского нунция Литвы разрешение читать запрещенные папою книги, и потом от прусского короля Фридриха Вильгельма и спросил позволение обозреть в Кенигсберге тайный архив рыцарей св. Креста и сделал из него выписки. Наконец,с этою же, по-видимому, целью он путешествовал в Гнезно, Познань, Калиш и Куявы. Но история, по всему видно,не была исключительною специальностью Чацкого, потому что он, во время этих поездок, организовал из своих земляков два общества: ученое и торговое. Резиденцией обоих обществ была Варшава; первое называлось«Towarzystwo Przyjaciół Nauk», а другое – просто «торговое», «handlowe». Всё это с виду казалось невинно и благотворно! А о проектах Чацкого, которые он хотел осуществить посредством сочиненных им «обществ», никто и не догадывался!9-го июля 1803 года судно, названное именем «Фаддея Чацкого», отправлялось из Одессы в Триест. Дюк деРишелье, окруженный «обывателями» (?) [Obywatel – громадянин.– Н.П.], был торжественно принимаем на этом суд не и салютован из «польских пушек»!!! Гдe Варшава, резиденция этого общества, а где Одесса, которую общество избрало исходным пунктом для своих торговых операций?? Ведь нельзя не видеть, что общество, задуманное Чацким, имело смелую мысль – подчинить своему влиянию и Новороссийский край!
Наконец, в том же 1803 году Чацкий был назначен генеральным визитатором училищ Киевской, Волынской и Подольской губерний, в помощь кн. Адаму Чарторижскому, сделавшемуся тогда попечителем Виленского учебногоо круга. В мастерские руки попало народное просвещение.Князья Чарторижские, по феодальному обычаю, всегда титуловались и подписывались так: «князь на Несвижуи Клевани». Несвиж и Клевань – два родовые имения их.В местечке Клевани (Ровенского уезда Волын[ской] губ[ернии]), в тамошней православной церкви, доселе показывают могилу православной княгини Елены Чарторижской, а в алтаре на престоле можно видеть Евангелие,пожертвованное этой княгиней, на особом листе которого она сама собственноручно записала по-русски это пожертвование от себя и от двух своих православных сынов, – князей Чарторижских. В последствии времени эта издревле православная фамилия литовско-русских князей совратилась в папизм и ополячилась. Удивительно, как способен папизм убивать и уничтожать в людях все приметы коренной генеалогии! [При этом благоприятном случае считаю не излишним заметить, что хотя некоторые, даже русские, писатели называют Фаддея Чацкого графом, но он никогда не был ни от какого двора пожалован в это достоинство. Говорят, впрочем, что за границею трактирные слуги называют всякого богатого русским князем, а поляка – графом (Прим. автора.)].«Со дня вступления Чацкого в должность визитатора училищ (говорит Осинский), история его жизни соединяется с историей кременецкого лицея». И действительно – последние 10 лет своей жизни он жил уж единственно «для школ», т.е. для задуманного им ополяченья западного края России посредством польских училищ.В трех, заправляемых им губерниях (Киев[ской], Волын[ской] и Подольской) всех жителей было около четырех миллионов, – в том числе только 300 тысяч так называемых там выходцев из Польши и ополячившихся русских, или «перевертней». Для умножения, просвещения и укрепления этого чацкинского избранного народа была посвящена вся остальная жизнь этого неугомонного прожектера и полонизатора. По словам Осинского (стран.200), «он был неукротим в своих проектах и деятелен до дерзости в исполнении их» – («bujnym był w tworzeniu przedsięwzięć a nagłym i dzielnym w ich dokonaniu»).
Чацкий, держа в руках книгу, приготовленную для записывания пожертвований на задуманный им Кременецкий лицей, явился во дворянское собрание, произнес экзальтированную речь, которою воспламенил своих земляков, их отя думал маскироваться распространением просвещения вообще, но невольно проговорился, что все это предпринимается им «dla ocalenia droższego dziedzictwa – mowy rodaków» – для сохранения родового наследства,– языка своих единоплеменников. Вскоре потом (20 Окт. 1803.) был устроен в г.Луцке съезд латинского духовенства,куда также явился Чацкий с восторженною речью и с приглашением к пожертвованиям. И от дворян, и от духовенства пожертвования посыпались щедрою рукою, так что в самое короткое время из таких пожертвований составилось 415,720 польских злотых, или 62,358 рублей серебром. [Замечательно, что в списке этих пожертвований в пользу польского просвещения четыре русские монастыря базилианов-униатов записали более 10 тысяч злотых, а потомки древних русских князей (Четвертинские, Чарторижские, Яблоновские, Любецкие, Воронецкие и другие)пожертвовали более 14 тысяч золотых (Прим. авт.)].Кроме денежных пожертвований, Чацкий обогатил задуманный им кременецкий лицей библиотекою и другими учеными богатствами. По его приглашению всякий жертвовал кто что мог;а библиотеку, оставшуюся по смерти короля Станислава-Августа, Чацкий купил для лицея за 7,500 черв[онных] злотых.По ходатайству Чацкого, император Александр Павлович назначил для содержания лицея доходы со староства кременецкого, бывшие дотоле в пожизненном владении умершего князя Сангушки.
В Высочайшем указе 13-гооктября 1806 года сказано, что эти доходы назначаются для содержания училищных заведений, учреждаемых при волынской гимназии, т.е. кременецком лицее. Наконец – и русские монахи (униаты-базилиане) должны были посторониться пред пропагандой и замыслами Чацкого: должны были отдать для помещения лицея весь свой монастырь в Кременце, а сами поместились в монастыре ксендзов-реформатов.Ещё до уничтожения Польши сейм 1775 года определил: все имения и капиталы, оставшиеся в Королевстве Польском после изгнанных иезуитов, обратить в пользу училищ, – для управления каковыми делами была учрежденав Польше так называемая «Эдукационная Комиссия». После окончательного раздела Польши дела этой комиссии относительно русских частей Польши, возвратившейся в состав Российской Империи, находились в чрезвычайной запущенности. Чацкий подал мысль и сам же помог привести её в исполнение, чтобы для управления деламии езуитских имений и капиталов были учреждены в России две эдукационные комиссии – одна для губерний Киевской, Волынской и Подольской, а другая для пяти губерний белорусских и литовских. Будучи назначен президентом первой комиссии, он распутал дела самые многосложные и открыл в пользу училищ, из доходов и процентов по иезуитских имений и капиталов, фундуш в 2,350,000 злотых польских, или в 352,500 рублей серебром.С такими огромными средствами можно было смело приступать к открытию училищ, не боясь никаких препятствий, – тем более, что в первые годы нынешнего столетия «просвещение народа» (без отчетливого понятия о народе и о просвещение) было самым модным словом; а потому, под влиянием этого магического слова, Чацкий с мело приступил к полонизации Волыни, Подолии и Киевской страны посредством учреждения польских училищ.
Волынская гимназия названа впоследствии времени кременецким лицеем и должна было служить для этого краярассадником польского просвещения.По приглашению Чацкого три ученые поляка: Игнатий Потоцкий, Гуго Коллонтай и Ян Снядецкий, составили план и проект устава для лицея, который устав, после окончательной редакции самим Чацким, был установленным порядком представлен на рассмотрение, и Высочайше утвержден 29 июля 1805 года.Лицей состоял из четырех низших классов однолетних, и из трех высших курсов – двухлетних; следовательно,весь курс учения в нем совершался в 10 лет. В низших четырех классах было обращено преимущественное внимание на изучение языков: польского, «российского», латинского, французского и немецкого, и на общие так называемые гимназические науки (humaniora studia), в элементарном их объеме. А в трех высших курсах, в продолжение 6-ти лет, были преподаваемые (обязательно для всех учеников) следующие науки: математика, топографическое черчение,физика, естественная история, химия, всеобщая история, естественное, гражданское и народное право, политическая экономия, литература польская, «российская», греческая, латинская, французская и немецкая. Очевидно, что язык российский и литература российская допущены были в устав лицея из приличия, на показ, для закраски, – потому что без нее слишком сквозила бы пропагандивная цель заведения и проект его устава мог быть неутвержден, а для русских людей не было бы приманки в заведение.Наконец, 1-го Октября 1805 года был торжественно открыт кременецкий лицей.
На это торжество приехали волынский губернатор, князь Волконский, луцкий р[имо]-католический архиепископ Каспар Колюмна-Цецишевский (предместник Михаила Певницкого), полемонский (in paribus infidelium) епископ Божидар Подгороденский и съехалась вся польская аристократия Волыни. От имени дворянства произнес речь граф Александр Ходкевич; от имени виленского университета – Ян Вилежинский и от имени варшавского общества любителей науки – Ян Лернет.Но все эти речи покрыл своим восторженным ораторством виновник торжества, Чацкий! Речь его ошеломила всех до того, что министр народного просвещения граф Завадовский, получивши её от Чацкого вместе с описанием торжественного открытия лицея, отвечал ему (14-го ноября 1805 года за №667), что «он, читая эту речь, так наслаждался, как наслаждались древние греки, слушая Геродота, читавшего им свою историю». «Тем, которые утверждают, будто природа, утомленная созданием великих гениев, теперь уже отдыхает, я могу (писал министр)указать на гений Чацкого, который на польском Парнассе воскрешает муз, умерших в Аттике». Жаль только, что этот «польский Парнасс» был устроен на русской земле, где ему не место, и что большинство этих «муз» ушли в свое время до лясу к повстанцам!По окончании первого учебного года, 15 июля 1806 года, опять было в лицее собрание, и опять Чацкий говорил речь. Обращаясь к архиепископу Цецишевскому, он так сказал: «Благослови это училище! наши покорные сердца Творец примет в жертву чрез твои святые руки. Это твое дело, которым ты ныне утешаешься. Будь уверен,что мы желаем этому училищу существовать только до тех пор, пока оно будет украшаться религией и добродетелью.Пусть оно превратится в развалины, ежели запятнает себя преступлением»!» [O życiu i piśmach T.Czackiego. Стран. 219 и 220.
Только лишь под именем преступления Чацкий разумел противоположное тому, за которое разрушен – или точнее – упразднен лицей (прим. автора)]. Это проклятие, изреченное Чацким в виде угрозы,постигло Кременецкий лицей в 1831 году, во время незабвенно-постыдной революции польской. Но так как лицей существовал все таки на благословенной русской земле, то с уничтожением преступного лицея, здания его не превратились в развалины, но послужили и теперь служат для помещения православной руской семинарии.Открывши лицей, Чацкий не удовольствовался этим, но задумал ещё открыть при нем школу практической механики, школу землемеров, и хирургическое отделение для обучения акушерок. Последней школы он не успел открыть, но зато устроил при лицее астрономическую обсерваторию, и сверх того завел превосходный ботанический сад, в котором, на открытом воздухе и в теплицах, состояло более 5 тысяч растений, доставленных со всех сторон света.Однако со всеми этими заведениями при лицее не можно ещё было достигнуть желаемого полонизатором «просвещения народа», а потому Чацкий, с первых дней своего визитаторства, старался об учреждении приходских и уездных училищ в предположенном духе и направлении. По его приглашению, латинское духовенство Луцкой епархии положило открыть и содержать, на свой «кошт», приходскую школу при каждом костеле; а духовенство Каменец-Подольской епархии назначило на сей предмет десятую часть доходов каждого приходского ксёндза (плебана) и немедленно прислало Чацкому таких денег 10,958 злотых польских.
Таким образом, в самое короткое время Чацкий устроил следующее число приходских училищ: 85 в Волынской губернии, 26 в Подольской и 15 в Киевской. Все эти «парафиальные школки» (как выше было уже сказано) были западнями для уловления в папизм православных русских детей, и таких ловушек вокруг расставлено было сто двадцать шесть!!! Для учреждения уездных училищ также не замедлили явиться пожертвования со всех сторон [Замечательно,что и жидовские кагалы, Любарский, Овручский и Барский, взнесли от себя на этот предмет 900 злотых, а всего было пожертвовано 32,362 злотых, или 4929 р[ублей] сер[ебром] (прим. автора)]. По утверждении штатов вскоре затем были открыты следующие уездные училища: владимирское (на Волыни), домбровицкое, любарское,бердичевское, овручское, житомирское, барское и винницкое, кроме существовавших прежде каневского и уманьского. Для учреждения гимназии в Киеве дворянство пожертвовало по 1 рублю ассигнициями от каждой ревизской крестьянской души, и таких денег составилось 462,000 рублей ассигнациями, – из чего видно, между прочим, что около полумиллиона православных человеческих душ находилось тогда в порабощении у польских помещиков-папистов!... И из этих православных душ русских собираема была подать для полонизации русского края!!! Позвольте спросить вас, гг. современные гуманисты и полонизаторы: как это вам кажется?!..Впрочем, Киев – слишком русский город, чтобы можно было ополячить его посредством польской гимназии:было о чем задуматься Чацкому! Киевские граждане хотели, чтобы гимназия была на Подоле – для ближайшего и удобнейшего хождения детей их в классы; но Чацкий, боясь, чтобы среди русского купечества на Подоле гимназия не сделалась чересчур русскою, настоял на своем и открыл гимназию вдали от Подола, – в Липках, – давая чувствовать всеми возможными способами, что эта гимназия открывается для дворянских детей, а не для русских граждан.
Чтобы положить твердое польское основание для этой гимназии, Чацкий определил в неё директором экс-иезуита Мышковского. Предстояла ещё одна трудность: надобно было при открытии этой гимназии произнести такую речь, которая хотя была бы на польском языке, но угодила бы даже и русским слушателям, а не одним полякам; но – ловкостьЧацкого и тут не изменила ему, хотя, говоря в строго-справедливом смысле, – польская речь в Киеве уже сама по себе была величайшее неприличие и даже оскорбление для русского народонаселения. Но – повторяем – ловкость не изменила Чацкому. Об его речи при открытии киевской гимназии сам Адам Чарторижский отозвался так: «Чацкий с редкою ловкостью изложил свои мысли в таком необычайном порядке, что победоносною силой своего ума пробился сквозь великие трудности». Дело шло о том, что в Киеве в одной и той же церкви Печерской Лавры почивают смертные останки князя Константина Острожского и – графа Румянцева-Задунайского. Чацкий, по своему заблуждению, считал князя Острожского поляком, согласился, что его польскому праху можно лежать вместе с московским прахом Румянцева,и что это может даже служить основанием для мира и единения поляков с русскими. Вот подлинные слова из е горечи [O życiu i piśmach T.Czackiego. Стран. 159 и 160. (прим. автора)]: «Воскуряйте фимиам обеим теням!... В пространстве веков великие люди сохраняют между собой братство. Они уже пред престолом Предвечного. Он – Господь всех людей. Каждый мужественный защитник, каждый доблестный поборник своего отечества имеет свою заслугу пред Его правосудием. Природа, древнейшая всех добродетелей и злодеяний, сглаживает силою времени все могилы – эти памятники несчастных не согласий. Старайтесь поставить и украсить алтарь мира и единения. Пусть все славяне прославляют Александра 1-го». Действительно, нельзя не сказать вместе с Чарторижским, что Чацкий «пробился сквозь великие трудности».Киевская гимназия была открыта 30-го января 1812 года, и после того Чацкий уже не открывал других училищ,потому что вскоре затем для него самого открылась дверь вечности.От натуги мысли и деятельности силы Чацкого начали ослабевать. В конце января 1813 года, находясь в Житомире, он получил известие, что кн. Адам Чарторижский едет к нему в Кременец. Чацкий поехал навстречу своему сподвижнику, приехал в г. Дубно уже больной, и здесь встретил его. Но тут же нервная горячка положила его в постель, с которой он уже не вставал.Несмотря ни на какие усилия медицины продлить жизнь его, он умер в г. Дубне 8-го февраля 1813 года, на 48 году своей тревожной, хлопотливой и экзальтированной жизни».
Наталія Пушкар, місто Луцьк